АЛЕКСАНДР АНТОНОВИЧ
Я не спешил. Смеркалось, и я знал, что засветло все равно не доберусь до реки. Дорога была достаточно хороша для ночной ходьбы, а настроение мое не располагало к ночевке с костром. Так что я достал последнюю горбушку хлеба, обдул с нее невидимую, но непременно налипшую табачную крошку и перекатывая, и размачивая во рту маленькие кусочки сладковатого с голодухи хлеба, продолжал идти не ходко, но и не медленно, а ровно так, чтобы не запыхаться, но и не загрустить совсем. Хотя темнело быстро, дорога матово светилась в темноте, светилась какой-то особой желтизной. А может это просто осталось в моей памяти, потому что, когда я шел по ней в полдень, надо мной сочно звенело небо и впереди, теряясь в легких изгибах леса плыла бесконечная желтая дорога, и где-то рядом был дом.
Хорошо идти ночью по знакомой дороге — исхоженной, изученной до каждого кустика на обочине… Но я шел по ней в первый раз (или мне казалось так) и поэтому, когда уже окончательно стемнело, мне стало совсем одиноко. Я знал, что все равно дойду до цели, что основная часть, пути уже позади, и лес вокруг стоял настолько безразличный, что даже не страшно было, но спутник — просто живущее рядом с тобой дыхание — стало мне необходимо. Обыкновенная человеческая слабость.
Но пусто было вокруг, и дорога была легка и необязательна. Что из. того, что шагалось не так упруго, как днем?! — зато было прохладно, и слова спокойно складывались в мысли, и, окажись кто-нибудь рядом, я мог бы рассказать что-либо занятное и поучительное, не слишком горькое, но и не столь веселое, а простое, как эта дорога, как кисловато-сладкий кусочек ржаного хлеба на языке.
Но рядом никого не было и поэтому шаги складывались в мысли, но мысли не находили слов и умирали не родившись. А я продолжал идти, не очень печалясь этому обстоятельству.
И только под утро добрался до реки. Маленькая речушка то бурлила, стесненная обрывистыми берегами, то разливалась безвольно и не было ей конца и краю. Это было видно сверху, с пригорка, а когда я спустился вниз (как крут был спуск!), то увидел только черную гладь воды — продолжение дороги.
На берегу не было ни души. Я постоял у кромки прибоя — белая щепа, да искорка в случайно набежавшей волне, и только тогда увидел тень лодки, привязанной к дереву. Приглядевшись, увидел я и лодочника. Он сидел у того же дерева и был почти заслонен им. Когда подошел и, думая, что он спит, тихо присел рядом, услышал извечное русское:
— Покурим?! — и понял, что ошибся.
Закурили. Табачный дым быстро уплывал в сторону и становился невидим. Говорить не хотелось — за долгую дорогу все слова уже перегорели во мне, да и устал я. И страшно было думать, что еще недавно мечтал я о собеседнике, или хотя бы о слушателе, а вот сейчас ушло все это и скучно стало.
— Поедем, что ли? — спросил я, желая скорее закончить это путешествие.
— Известное дело — поедем. Куда ж денешься. Вот докурим и поедем, Спешить-то все одно некуда, — говорилось это так спокойно и размеренно, что я понял, что спорить бесполезно и от этой уверенности словно бы почувствовал всю красоту этой ночной реки, шума деревьев над головой, почувствовал прелесть последней затяжки и ее тепло, согревающее мои похолодевшие пальцы…
Но длилось это мгновение. Прочертил темно-красную линию окурок. Перевозчик крякнув встал, отвязал лодку и легко приподняв вытащенный на песок нос, сдвинул ее в воду. Я сел. Он потоптался еще по бережку, потом, поплевав на руки, столкнул осевшую лодку на быстрину и на ходу вскочил.
— Вот, и поехали – сказал он, усаживаясь поудобнее и вставляя весла в уключины.
Быстро уходил назад уже почти невидимый лес. Чернел, словно проваливаясь в небытие.
— Как зовут-то? — спросил он, когда гребки стали равномерны и мощны.
— Никита… — ответил я, думая о том, уже ушедшем от меня береге.
– — Ну а меня Хароном прозывают… — он замолчал, сплюнул за борт и приналег на весла.
Начало светать.
ПРАВОСЛАВНЫЙ АЛЬМАНАХ ПУТЬ
№ 5-6 ВЕСНА-ЛЕТО 1985 стр.11