ПРАВОСЛАВНЫЙ АЛЬМАНАХ ПУТЬ
№ 5-6 ВЕСНА-ЛЕТО 1985 стр.13-15
АЛЕКСЕЙ БОРИСОВИЧ ТАТИЩЕВ
В течение моей сравнительно длинной и по занятости разносторонней жизни мне привелось в середине 50-х годов провести два года в Рангуне, столице Бирмы, где я служил советником Бирманского правительства по экономическим вопросам.
Одной из достопримечательностей города Рангуна является Буддийский храм мировой известности под именем пагоды Шведагон. Без сомнения пагода Шведагон — один из наиболее замечательных памятников буддийской архитектуры и весьма почитаемая святыня. Легенда гласит, что когда она была основана двумя зажиточными бирманцами около шестисот лет до РХ, то в ее основание был заложен волос с головы самого Будды. Закончена она была бирманским королем Синбьюшином в 1974 году нашей эры. Построена пагода на одном из немногих холмов города, и возвышается она над своим фундаментом на 362 фута.
В 1945 году англичанин Джон Кристиан в своей книге о Бирме описал пагоду Шведагон следующим образом:
„Никакая архитектура не может сравниться с архитектурой пагоды Шведагон с ее красочной мозаикой, широкой, окружающей ее площадкой, на которой выстроены многие другие пагоды и часовни меньшего размера, с ее позолоченными колоннами, с ее ширмами из ажурного дерева и сотнями самых необыкновенных изваяний, которыми усыпана площадка. Фантастические краски — голубые, темно-синие, ярко-красные, зеленые и золотые — пестреют повсюду, придавая всей пагоде и ее окружению какой-то волшебный вид. Сама пагода окружена высокими пальмами с ветвистыми кронами, через которые падает солнечный свет на толпящихся на площадке молящихся. И днем и ночью окружают молящиеся здание пагоды, и в воздухе слышится непрестанный говор и тихое пение. А в праздничные дни раздается еще и смех и веселье собирающейся вокруг пагоды молодежи в национальных костюмах. Все это создает неизгладимое впечатление дальнего Востока. Пагода Шведагон является самым глубоким выражением Бирманской религии”.
К самому зданию пагоды можно подойти с четырех сторон по широким лестницам, по обе стороны которых расположены бесчисленные лавочки, где живописно одетые лавочники продают тоненькие свечки, лампадки, статуэтки из дерева и слоновой кости, а также разного бирманские сладости, пряности и тончайшие листки чистого золота между двумя листами папиросной бумаги. Золото это молящиеся обычно придавливают к самой пагоде, так что за долгие годы таких „прилаганий” на самой пагоде уже образовался порядочной толщины золотой слой, блистающий на солнце и ясно видный издалека.
Теперь, описав пагоду Шведагон, приступаю к моему рассказу о знакомстве с Буддийским „архиепископом” Латвии.
Как-то раз в январе 1955 года за утренним завтраком смотрю Рангунскую газету „Нейшон”, и что же я вижу? На первой странице длинная статья о Буддийском архиепископе Латвии, который в этот день празднует шестидесятилетие своего епископского служения. К статье приложена фотография типичного русского мужика с бритой головой и длинной окладистой бородой. Такой типично русский облик человека, что я сразу принялся за чтение длинной статьи. В ней, между прочим, было сказано, что архиепископ живет на земле, принадлежащей пагоде Шведагон и часто вспоминает свою родину Россию и даже изредка любит поговорить по-русски. Ну, само собой разумеется, что я позвонил на службу, сказав, что сегодня опоздаю, и сам тут же отправился в Шведагон.
Не говоря ни слова по-бирмански, я начал показывать людям газету, которую прихватил с собой и, указывая на фотографию, жестами показывал,кого ищу. Какой-то буддийский монах подошел и с радостной улыбкой указал мне путь. Пришел я к довольно большой как бы часовне и опять показал фотографию из газеты. Мне указали пройти налево и вниз, и там, у входа в подвальное помещение, вижу, сидит мой старик в морском пляжном кресле, опустив свои шафранного цвета монашеские рясы до пояса, и читает какую-то книгу. Я подошел к нему, дал ему свою карточку и по-русски сказал: ,,Здравствуйте”. Он дико на меня посмотрел, схватил мою карточку и по слогам прочел: „та-ти-щев” и весь встрепенувшись сказал: ,,Русски? русски? ” Я ответил: „Русский из Америки”. На что он опять, силясь встать из кресла, сказал: „Красни? красни?” Я улыбнулся и ответил: „Нет, белый”. Тем временем он, наконец, встал из кресла и дрожащей рукой схватил меня под руку, приговаривая: „Пойдем, пойдем” – и потащил меня ко входу в подвальное помещение, говоря: „Тут живу, тут живу”. Вошли мы в довольно просторную комнату, в одном конце которой был устроен как бы алтарь со статуей Будды и свечи вокруг и цветы. Я был, естественно, взволнован, но, к несчастию, разговор наш не клеился, ибо русский язык он просто не знал, а по-английски ни он меня не понимал, ни я его. А он все суетился, дрожал, и все указывал мне на одну из двух кроватей в комнате, которая, видимо, была спальней. Я с трудом сообразил по его жестам, что с ним кто-то живет, кто сейчас в отсутствии и жестами уговаривал меня дождаться его возвращения. Я сказал, что не могу, и на бумажке написал, что вернусь в среду утром. Бедный старик так был взволнован, что бумажку уронил, и я написал другую, положа на пустую кровать, дал понять, что ее надо показать его соседу. По-видимому, поняв все это, он дрожащей рукой со мной простился и, пока я выходил от него, издали двумя руками со сложенными ладонями благословил меня.
Описав эту волнующую встречу, теперь расскажу его историю.
В 90-х годах прошлого столетия Русский Цесаревич Николай Александрович, будущий Император Николай П, совершил поездку по дальнему Востоку. Возвращаясь в Россию южным путем из Японии, он остановился в Сиаме (теперешнем Таиланде) и провел несколько дней в Бангкоке. Среди его свиты числился молодой поручик одного из гвардейских полков по имени Карлис Теннисонс, родом из Латвии. Во время пребывания в Бангкоке молодой Теннисонс увлекся буддизмом и по возвращении в Россию ушел в отставку и перешел в буддизм.
Незадолго до начала первой мировой войны, Далай-Лама „посвятил” Теннинсона в епископы в Тибете и назначил его архиепископом Латвии, Эстонии и Литвы. Со временем, Теннинсон был также назначен главой Буддийского храма в Петрограде, откуда его выгнали большевики. Он переехал в Латвию, где жил, по его словам, в „полном почете и уважении” до, приблизительно, 1935 года, когда Далай-Лама из Тибета прислал ему буддийского монаха с предложением переселиться в Тибет ввиду того, что но предсказанию Далай-Ламы, в Европе должна была вскоре вспыхнуть война.
Теннисонс собрал свои вещи, среди которых было все имущество Латвийской буддийской церкви, составляющее, по его словам, несколько миллионов старых русских рублей в драгоценностях. Отправился он сначала в Париж, где познакомился с молодым эстонцем, студентом Парижского Музыкального Института Фридрихом Лустигом. Теннисонс обратил Лустига в буддизм и уговорил его уехать в Тибет.
Итак, оба путешественника отправились через Средиземное море, Суэцкий канал и Индийский океан (?) и попали в Бангкок. Там они запросили у английского правительства визу, чтобы проехать через Индию в Тибет, но англичане им в визе отказали, и они застряли в Бангкоке. Теннисонса там узнали как побывавшего много лет назад с наследником русского престола в Сиаме, а как буддийскому архиепископу стали оказывать ему и его спутнику всяческие почести, поселив их в настоящий дворец при одной из многочисленных Бангкокских пагод.
Тем временем кончилась вторая мировая война, советское правительство присоединило Латвию, Эстонию и Литву к советской России и советское посольство в Бангкоке, пронюхав, что и у Теннисонса и у Лустига латвийские паспорта, потребовало, чтобы они их поменяли на советские. Те отказались. Тогда Советы пожаловались сиамскому правительству и этим поставили его в тупик. С одной стороны, сиамцы, уважая своих латвийских гостей, не смели их понуждать, с другой же, боялись мощи Советского Союза. Что делать?
В конце-концов они решили умыть руки и все дело передать в гражданский сиамский суд. Этот последний совершенно неожиданно провозгласил обеих духовных особ советскими шпионами и приговорил их к смерти. Но так как буддисты в принципе не убивают ни людей, ни какую-либо тварь, то было решено просто выслать их из страны. Но куда? Да самое простое — в Бирму. И вот свезли их на север, на границу Бирмы и в проливной ливень консула просто перепихнули через границу, предупредив тем временем бирманское правительство, что там, де, в джунглях на севере, проникли к ним два опасных советских шпиона. Из Рангуна послали тогдашнего главного прокурора Бирмы (который впоследствии стал бирманским послом в Вашингтоне). Я его хорошо знал, и он подтвердил мне правдивость всего того, о чем я здесь пишу. Прокурор нашел в джунглях двух промокших до мозга костей незнакомцев, не имевших с собой ничего кроме одежды буддийских монахов. (Я забыл сказать, что когда их арестовали в Бангкоке, то отобрали все, что у них было, включая пресловутое имущество в драгоценностях, ибо буддистам убивать нельзя, но красть не только можно, но и должно, особенно если „плохо лежит”).
Привезли их обоих в Рангун. Улик никаких не нашли. Продержали в тюрьме год и выпустили, причем верховный судья Бирмы — Чада Маха Трэй Ситху У Чан Хтун — предложил им поселиться в принадлежавшей ему часовне на территории земель пагоды Швегадон. Там-то я и нашел Теннисонса, как описал выше. Продолжаю прерванный рассказ.
Так как в Бирме по субботам полагалось работать, как в обыкновенный будничный день, то наша контора была закрыта по средам, и я обычно играл в теннис или в гольф по средам. В ту же, мною назначенную среду, я поехал в Шведагон. Нашел там и Теннисонса и его соседа – „архипресвитера” и буддийского епископального викария Эстонии — Фридриха Лустига. Погрузив их обоих в мой автомобиль, я увез их к себе домой. Там мы беседовали почти до самого вечера, и Лустиг, который свободно говорил по-русски, рассказал мне всю историю, которую я только что изложил. Это было первое из их многих посещений нашего дома.
Обычно по средам после завтрака, часа в два дня, раздавался стук в нашу входную дверь, и голос спрашивал: „Господа Татищевы дома? ” Войдя в дверь оба они первым делом снимали сандалии и, сложив руки ладонями вместе и пальцами вверх, минуты полторы кланялись, что-то бормотали и двигали руками вверх и вниз. Лустиг нам объяснил, что это они благословляли наш дом. Потом усаживались и начинался разговор. К трем часам наш лакей, бирманец, приносил чай, а остальная прислуга заглядывала в гостиную из буфета, выражая на лицах полное недоумение, почему тут буддийские священники и еще говорят с нами на непонятном языке. Я раз постарался им объяснить в чем дело, но увидел на их лицах непонимание и плюнул на это дело Пусть удивляются.
Раз как-то Лустиг, увидев у нас фортепиано, попросил разрешения на нем поиграть. Засучив свои длинные широкие рукава, сел и начал играть Шопена, Рахманинова, Бетховена и пр. Чувствовалось, что у него давно не было возможности играть на фортепиано, но что когда-то он был, вероятно, незаурядным артистом. Он просто наслаждался, А в другой раз он обратился ко мне, сказав: „Архиепископ хочет вашего позволения проплясать для вас танец святого Давида”. Я, конечно, сказал, что согласен. Лустиг сел за фортепиано и начал играть просто русского трепака, старик же, подняв и засунув за пояс свою шафрановую рясу, начал кружиться на месте, широко расставив свои руки, пришептывая и время от времени как бы приседая. Это продолжалось минут 5-10, пока мы разинув рты с удивлением смотрели на это зрелище. Лустиг потом объяснил, что этот танец царя Давида танцуется только в большие праздники в пагодах, и тем, что сам „архиепископ” проделал это у нас, в частном доме, он оказывает нам особенную честь. При чем тут царь Давид, я не знаю, и не догадался его спросить.
Всего за оставшееся у нас время в Рангуне эти двое посетили нас дома раз 10-15. Они страшно увлеклись нашими русскими книгами и перед нашим полетом обратно в Америку написали нам по-русски трогательное письмо, которое я хочу тут дословно процитировать.
„Рангун, Союз Бирмы, 20 Июля 1955 г.
Высокочтимому Алексею Борисовичу Татищеву.
Вам, стоящему перед новыми страницами жизни и возвращением на славную и свободную родину Америка, мы желаем много счастья и благоденствия. В наши дни северо-американские Соединенные Штаты являются центром, стоящим за справедливость, гуманность и честь. И нет сомнения, Вы можете быть полезным Вашей великой стране.
Пусть будут гладки и приятны Ваши новые пути. Опираясь на добрые качества души, пусть не устрашат Вас опасности и трудности, присущие жизни.
Не только Вам, но и Вашей приветливой супруге Аграфене Владимировне и всему Вашему милому семейству мы желаем всего радостного и светлого.
Так как Вы едете в культурный Западный мир, в мир книжный и просвещенный, мы осмеливаемся обратиться к Вам с просьбой оставить нам „Учебник Русской Истории” К. В. Елпатьевского в подарок. Понятно, на Западе Вы сможете купить новую книгу Елпатьевского взамен подаренной.
Мы хорошо понимаем, как Вы любите и цените русские книги, но и знаем также Вашу щедрость. Щедрость или благотворительность — это самая крепкая опора человеку, это лучшее орудие защиты, она подобна палке утомленному или изнемогающему путнику.
Еще раз желаем Вам счастья и уверяем Вас, бесценный Алексей Борисович, что мы будем Вас долго, долго помнить.
(Следуют подписи)
Буддийский Архиепископ Латвии
Карлис А. М. Теннисонс
глава (САНГАРАДЖА) в трех Балтийских республиках: Эстонии, Латвии и Литве. Бывший настоятель буддийского кафедрального собора в Санкт-Петербурге-Петрограде и блестящей столице Российской Империи,
и его секретарь и ассистент
Фридрих В. Лустиг
архипресвитер и буддийский епископ епископальный викарий Эстонии.
Великая Пагода Шведагон в столице Союза Бирмы”.
Книгу мы, конечно, им оставили. Кроме нее и других русских книг, которые они у нас заняли, есть у нас и книга „Слово о Полку Игореве”, которую они нам вернули, держа ее обеими руками и при многочисленных поклонах и „благословениях” сложенными ладонями рук. В заключение этой истории о нашей неожиданной встрече в далекой Бирме, мне хочется процитировать надпись, сделанную Лустигом на одном из пустых листов книги „Слово о Полку Игореве”. Вот что он написал:
„Мы необычайно благодарны Высокочтимой Аграфене Владимировне Татищевой (урожденной княжне Трубецкой), супруге Алексея Борисовича Татищева за ее любезное разрешение почитать из ее богатой библиотеки сию замечательную, ей принадлежащую книгу, „Слово о Полку Игореве”, этот героический эпос русского народа. Книга эта подобна драгоценному камню… Эта в полном смысле академическая книга ярко рисует далекое прошлое России и с поразительной точностью говорит о высоком культурном уровне русского человека 12-го века. Мы узнаем из этой книги, что уже в то отдаленное время Россия имела славную литературу. Когда Западная Европа спала глубоким сном, Россия динамически порождала литературные памятники неописуемой красоты. Да, Россия имела уже давно высокую культуру литературного языка. Русский язык уже тогда был полон поэтической выразительности и многозначности.
Как трогательно описание плача Ярославны, которая эмоционально обращается к богам солнца и ветра за помощью, чтобы они освободили князя Игоря из плена. Нет сомнения, что древняя Русь была буддийской. Под Тмутороканским „идолом” подразумевается священное изображение или статуя нашего Господа Будды. В этом эпосе упоминается также Перун — бог грома, бог буддийский. Буддизм оставил в русском народе очень глубокие следы.
С совершенным почтением, следуют подписи”
Ну, конечно, в заключительных фразах о якобы „буддийской Руси” наши друзья ошибались.
Вернувшись в США из Бирмы, я стал ходатайствовать через Госдепартамент о визе для них в Америку, о чем они меня усиленно просили.
К сожалению, у старика оказался острый туберкулез, так что в визе им было отказано. Через оставшихся в Бирме друзей я узнал, что в 1966 году, будучи 93-х лет от роду умер Теннисонс. Что стало с его помощником Лустигом, я не знаю.